Из цикла «Из воспоминаний о еврейском подполье в СССР», темы: Пурим, Бааль Тшува, Община, Рав Натан Вершубский, Советский Союз
Дома тем временем шла война с крысами. Жена их боялась и даже, по совету Саши, оставляла на ночь хлеб на столе в кухне, чтобы крысы не оголодали и не напали на спящих детей.
Дом, который мы снимали, был огромным. Вторым этажом мы вообще почти не пользовались. Надо сказать, что с первого месяца после моего ареста и вплоть до освобождения — жене помогали деньгами, об этом надо будет рассказать отдельно. Летом восемьдесят шестого после рождения второго сына Марина уехала из Шуи в Москву. Меня перед этим перевели на другую зону, из Шуи в Новоталицы. Московские друзья помогли Марине снять дом в Малаховке, нашли соблюдающую женщину ей в компанию. Когда же я освободился, то, устроившись на кладбище, стал получать неплохую зарплату, так что на аренду хватало. Нам с женой удавалось собирать много друзей на Пурим и на Пасхальные седеры. Во время моей отсидки наша компания, cформировавшаяся вокруг Мойше и Элийогу, разрослась и окрепла, хотя сам Мойше с родителями получил разрешение и уехал ещё в восемьдесят пятом. Однако, уехав, он не утратил с нами связь, задавал наши вопросы иерусалимским раввинам (в том числе о соблюдении мной кошера в Ивановской больнице, где я лежал с гепатитом). Ребята вместе учились, росли в Еврействе, а с моим возвращением появилась возможность собираться в этом просторном малаховском доме.
На Пурим, а это было практически сразу после освобождения, ко мне в Малаховку собралась вся «квуца», как мы себя называли: Элийогу Коган, Ицхок Фридман, Лёня Петренко, Гена «Массажист», Илюша Литвак, Цви, Эдик и ещё человек семь-восемь. «Было весело и шумно». Я снова был среди друзей. Среди единомышленников. Я был в компании людей, с которыми хотел быть, а не с которыми случай свёл меня в тюремной хате, воронке, бараке или столыпине. Хотя ощущение, что в любой момент могут нагрянуть вертухаи и раскидать всех по карцерам, оставалось…
Свиток читали в малаховском шуле, было половина хасидов — половина нас. Потом вернулись ко мне на трапезу. Сидели на веранде второго этажа. Водки выпили немеряно, и я почти до рассвета бродил от дома до станции и обратно, чтобы развеялся хмель, и я смог помолиться «марив» (вечернюю молитву). Наутро я разбудил тех, кто «по состоянию здоровья» не уехал в Москву вечером. Один из «молодых» (я-то был уже «бывалым») в процессе веселья, как бы это покультурней выразиться, неважно себя почувствовал и испачкал стены веранды. Я напомнил ему об этом утром и предложил подняться наверх и всё убрать. Парень пошёл, но делал это брезгливо и с оттенком обиды, дескать, как это его, такого знатока Торы, используют на чёрных работах, ведь он же мицву исполнял «чтобы не отличать…»! Он вообще где-то нашёл, что ущерб, нанесённый во время пуримного застолья, не взыскивается…
— А ты хотел, чтобы моя жена это делала? — грозно спросил я, а в душе потешался над «молодёжью».
На пасхальный Седер у нас тоже собралась большая компания. Приехать смогли не все, ведь некоторые уже были женатыми (Гена женился пока я сидел, а Элийогу — ещё до меня), но многие. Мы с Илюшей Литваком съездили в Грузию и испекли там мацу, и хотя по причине нашей неопытности она получилась толстой и страшно твёрдой, мы были горды, что испекли её сами и снабдили нашу квуцу таким ценным продуктом. На Песах я купил на рынке и зарезал у реб Мотла пять куриц, самолично ощипал их, разрезал, проверил внутренности и откошеровал. Полкурицы, правда, досталось крысе (вот прожорливая!), стоило мне только прилечь отдохнуть.
В Москве было два еврейских кладбища: Востряковское, которое было к тому времени закрыто, хоронить там было нельзя, и Малаховское, закрытое официально. Хоронить там тоже было нельзя, а вот «подзахоронение» разрешалось. То есть для того, чтобы получить разрешение на похороны, надо было принести в исполком (или куда там) справку, что участок уже имеется, там похоронен близкий родственник и есть место для подзахоронения. Борух Фих давал такие справки. Мы с Сашей разговаривали с родственниками умерших и иногда консультировали их по вопросам еврейского закона, обмывали покойника, облачали его в тахрихин, проводили похороны. Иногда ночью сидели (поочерёдно) в комнате с покойником, читая Псалмы, чтобы не оставлять его одного.
Много времени я проводил с детьми, вдруг став папой сразу двух сыновей: двухлетнего Пинхаса и полугодовалого Янкеле, играл с ними, учил одного говорить «Тойро циво…» и «Шма», вставал к другому по ночам. Переход от лагерной жизни к «вольнячей» был довольно резким, мне надо было просто оттаять, прийти в себя, погрузиться в заботы, в деятельность. Я был страшно благодарен Марине за то, что она выдержала всё это, поддерживала меня своими письмами, ездила ко мне, родила и выкормила мальчиков. Благодарен её родителям, помогавшим ей быть «женой декабриста»…
На пустом втором этаже я соорудил себе место для учёбы и молитвы, стал собирать по друзьям сфорим, эвакуированные из нашей квартиры сразу после ареста в восемьдесят пятом, свозил их в своё гнездо. Мне казалось, что я так сильно отстал в учёбе от своих друзей, что мне жизни не хватит, чтобы догнать их.
Как я изменился за время отсидки? Накинулся на «бациллу» и начал набирать вес. Стал чуть менее социальным, часто предпочитая молиться в одиночку и наизусть, а не в синагоге и по сидуру. Хотя и с друзьями по-прежнему общался. И главное: люди теперь для меня делились на тех, на чьё слово можно положиться (а таких очень немного), и тех, на чьё слово положиться нельзя (балаболов)…
Я ходил по Малаховке в кирзовых сапогах, чёрном плаще и с уже порядочно отросшей бородой. Маленькие дети, завидев меня, испуганно кричали «Карабас!»
Мы с женой нашли русскую женщину, державшую корову и козу. Я ходил к ней наблюдать за дойкой и покупать парное молоко. Однажды с маленьким Пинхасом мы шли туда посмотреть, как телится корова, но опоздали: телёнок уже родился и пытался встать на ноги. Пинхас дружил с соседской болонкой Бунькой, играл и бегал за ней. Однажды мы шли с ним за молоком, сын шагал метрах в двух впереди меня. Вдруг из-за угла выскочила огромная собака. Я испугался за ребёнка, а тот бросился к ней, глядя снизу вверх, с криком «Бунька!»
В марте Пинхас сильно простудился, и мы с женой боялись, что это воспаление лёгких. Все симптомы. Телефона у нас нет, на дворе ночь, а в Малаховку «скорая» приедет нескоро, да и толку от неё немного — заберут в инфекционное отделение, только хуже… Я — «ноги в руки» и в райбольницу, которая от нас в трёх километрах. Прибегаю, двери заперты. Нахожу светлое окно и начинаю туда тарабанить. Открывает тётка в белом халате, я через окно уговариваю её выдать мне упаковку пенициллина и назвать дозу для двухлетки. Бегу домой и начинаю колоть пенициллин своему первенцу в ягодицу. Пневмония потом не подтвердилась, но курс антибиотиков я ему проколол. А неделю спустя Янкеле упал с кровати на железный барабан и рассёк верхнюю губу. В-общем, скучно не было…
Прожили мы там почти до самого отъезда из Союза, до звонка из «конторы».
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Существует несколько мнений относительно того, сколько лет евреи пробыли в Египте. Рабство начиналось постепенно.
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Пламя не спалит тебя...»
Отрывок из книги рава Ицхака Зильбера
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Пламя не спалит тебя...»
Отрывок из книги рава ицхака Зильбера
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Беседы о Торе»
Борух Шлепаков
Хронология и длительность пребывания евреев в Египте интересовала многих комментаторов Торы. Творец отправил народ Израиля в 400-летнее рабство. Почему же на практике евреи пробыли в царстве пирамид всего 200 лет?
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
Седьмой день Песаха • Что произошло за семь дней Песаха • В этот самый день • Бдение в ночь седьмого дня Песаха • Переход Красного моря • Зогар о Шират га-ям • Мидраши • Последний день Песаха
Рав Замир Коэн,
из цикла «Тора и Наука»
Археологи нашли документы, подтверждающие слова Торы об освобождение евреев из египетского рабства и о чудесах, связанных с этим событием!
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Беседы о Торе»
Комментарий рава Ицхака Зильбера на недельную главу «Аазину»
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Биография лидера еврейского народа. Каким именем его назвал отец?
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
Раби Моше бен Маймон РАМБАМ,
из цикла «Послание в Йемен»
Один из величайших мудрецов рабби Моше бен-Маймон (Маймонид) составил послание, предназначавшееся евреям Йемена. В этом произведении РАМБАМ предостерегает от заблуждений, связанных с различными мессианскими сектами, а также выражает надежду на скорейшее избавление.
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»