В кругу великих. Хазон Иш. У меня нет права затруднять…

Несмотря на то, что наш учитель возложил на меня бремя общественных обязанностей, он не хотел утруждать меня сверх меры, как это видно из нижеследующей истории, о которой мне рассказала сестра нашего учителя, рабанит Каневски, мир ей.

Как рассказывается далее (в седьмой главе), наш учитель предпринял при моем участии различные шаги для того, чтобы добиться амнистии для двух братьев, которые были обвинены в непредумышленном убийстве. Сестра его, рабанит (Каневски), видела, что это отнимает у него много времени: мать этих братьев то и дело заходила к нему, чтобы выяснить, как продвигается дело, и он всякий раз говорил ей: «я спрошу у того, кто занимается этим делом, а ты приходи завтра за ответом». Он никоим образом не хотел открыть ей, кто же тот человек, который занимается этим. Рабанит спросила его: «Почему ты должен быть посредником? Пошли ее к тому, кто этим занимается, и он будет извещать ее о положении дел!»

Но наш учитель ответил ей, что ему нельзя поступать подобным образом. Ведь женщина эта, — мать, озабоченная судьбой своих сыновей, — причиняет очень много беспокойства. «Я, — объяснил он сестре, — обязан терпеть из-за нее, но у меня нет права причинять беспокойство и неприятности раву Шломо Лоренцу из-за этого дела…»

История эта должна открыть глаза каждому человеку. Хазон Иш, величайший мудрец Торы своего поколения, пожилой и физически слабый, не хочет беспокоить и утруждать молодого человека в расцвете сил, хотя я сам от всего сердца был бы рад снять с него эту заботу! Он взвалил на себя такое бремя, делая все, что было нужно, лишь бы только не причинять мне трудов и забот!

Нечто подобное рассказал мне большой мудрец Торы, р. Ш. Ф. Штейнберг, — о том, как наш учитель однажды вызвал его и попросил передать мне один документ, имеющий отношение к борьбе против закона о «национальной службе». Поскольку дело это было сложным, р. Файвл предложил вызвать меня домой к нашему учителю, чтобы он передал мне все из первых рук.

Но тот не согласился с этим и сказал: «Я не могу утруждать его просьбой прийти еще раз, поскольку он уже был у меня сегодня».

Известно, до какой степени наш учитель отдавал себя, в самом прямом смысле слова, борьбе против «национальной службы», и мне ясно, что напряжение и душевные переживания, связанные с этой борьбой, ускорили его уход из жизни. Однако он воздерживался от того, чтобы возлагать дело, связанное с упомянутым документом, на меня, когда обдумывал его и видел, что оно загрузит меня чересчур.