Спасение Торы из огня Катастрофы. гл. 17: У московских друзей.

предыдущая глава

В ходе репрессий 30-х годов Иосиф Сталин с помощью наводящей ужас секретной полиции (ОГПУ, а затем НКВД) ликвидировал бесчисленное множество своих истинных и мнимых врагов во всех слоях общества. Последние связи русского еврейства с родственниками в других странах были прерваны, поскольку любое письмо из-за границы обрекало получателя на смертельную опасность. Неудивительно поэтому, что перед отъездом беженцев, путь которых лежал из конца в конец громадной страны, литовские евреи просили передать своим родным письма, а если будет возможность, то и навестить их.

Эти встречи пролили свет на многие трагические судьбы русских евреев. Общаться на улицах Москвы было нельзя. Вездесущие агенты НКВД могли распознать иностранца по одежде чужого покроя, которая резко отличалась от однообразной российской продукции массового производства. Любой советский гражданин, проведя хоть несколько минут с иностранцем, знал, что за этим неминуемо последуют подозрение и слежка. Иностранец, в свою очередь, тоже вынужден был остерегаться, потому что секретная полиция нередко пыталась заманить приезжих в свои ловушки. Тот, кто привозил из-за границы весточку от родственников, должен был разыскать адресата и повидаться с ним скрытно, не привлекая постороннего внимания.

Сделать это удобней всего было прямо на квартире. Однако тут существовало еще одно препятствие: большинство квартир в России были коммунальными, то есть в них проживало сразу несколько семей. Дома и квартиры в СССР наряду со всем остальным, как было провозглашено, принадлежали народу. На практике это выглядело так: человеку или семье полагалось не 
отдельное жилье, а лишь некоторая, причем весьма скудная, часть квартиры, а потому жить приходилось вместе с совершенно чужими людьми. Невозможность уединиться была не только жестока в бытовом отношении, но и попросту опасна — люди следили друг за другом на благо государства.

Как бы там ни было, один из бежавших с ешивой сумел отыскать в Москве дом сестры своего знакомого литовского еврея. У двери квартиры его встретили сразу несколько человек. Удивленная и напуганная сестра даже не пригласила гостя войти. Она была еще нестарой, но седина в волосах и морщины на лице ясно говорили о перенесенных ею мытарствах. Впрочем, женщина попросила посетителя зайти в девять вечера.
Короткий вечерний разговор многое объяснил гостю. Бедная женщина выбрала столь поздний час для встречи потому, что в это время ее единственный сын должен был уйти на комсомольское собрание. Она потеряла уже одного за другим немало родных: вначале выслали свекра — за то, что он раввин, затем выслали свекровь — за то, что она жена раввина, и теперь оба сидели в разных лагерях; еще поздней арестовали мужа — как сына раввина.

— Я поседела от этих нескончаемых мук, — рассказывала несчастная. — Все, что у меня осталось, — сын. Но они сделали его моим заклятым врагом, заставили его поверить, будто родители — паразиты, враги об щества. Мой мальчик считает благороднейшим заняти ем следить за собственной матерью и постоянно докладывать куда следует о каждом моем шаге, о каждом слове.