Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
— Да какая ты у нас красавица! — приговаривает, заворачивая младенца, акушерка и искоса поглядывает на смотрящую в потолок Пери. — Пеленку вот так подоткнем… Прекрасно… Ты только посмотри, какая хорошенькая… — продолжает акушерка и берет младенца на руки.
Ноль внимания.
— Ах, какая ты у нас красавица, — обращается она к младенцу, с умыслом поглядывая на Пери. — И на кого же ты похожа? А? На маму? (Пери — по-прежнему ноль внимания). Наверное, на-а па-а-апу…
Испытанное средство. Одно из двух: мамаши либо живо протестуют, либо счастливо улыбаются. На этот раз испытанное средство имеет противоположный эффект. Акушерка мгновенною кладет ребенка, подскакивает к Пери и начинает бить ее по щекам:
— А ты не бледней! Эй! Ты мне не бледней!
Она бросается к двери родильной и кричит медсестрам в коридоре:
— В четвертую! Пошлите отца за чаем! Быстро! Три ложки сахара!
Через минуту заходит медсестра с чаем и с больничными бланками и, пока акушерка поит Пери чаем, поясняет, вынимая ручку из кармана халата:
— Из приемного покоя прислали. Ее когда привезли, заполнить не успели. Ты с ней заполни… Пока ее в отделение не перевели.
— А где отец ребенка? Кто с ней приехал?
И добавляет тихо, повернувшись спиной к Пери:
— Посмотри на нее! Молчит… На ребенка даже не посмотрела.
— Приехал с ней военный, — поясняет медсестра, затягивая косынку. Вздыхает, бросив на Пери сочувственный взгляд. — Торопился… Сказал, что сообщит ее родителям. Тут же уехал.
— На фронт, наверное. Воевать… — акушерка понимающе кивает головой и берет у медсестры бланки. — Даже дочку увидеть не дождался…
— Да все они такие! Парня бы обязательно дождался, а вот девчонку — смотри, уехал!..
— Ладно, ступай, — говорит акушерка. — Я ей займусь.
Она берет ручку, достает два опознавательных браслета, которые повязывают на руки матери и младенца, и подходит к Пери:
— Хочешь еще чаю? Может, кофе?
Пери отрицательно мотает головой.
— Ну, тогда говори: имя? Как? Перах? Хорошо… Фамилия? Что так тихо? Садэ? Та-ак… Имя мужа? Да что ж это делается? — она отбрасывает бумаги, подскакивает к Пери, нажимает на кнопку у изголовья:
— Пусть врач ей занимается… Меня другие роды ждут…
— Врачи… они… с ранеными… - через силу шепчет Пери.
— Тогда что ж ты так? Бледнеешь! Хочешь мне в обморок упасть? Постыдилась бы! У нас солдаты гибнут! А ты — чего такая нервная барышня?
— Я… у меня… я… у меня… муж… сегодня…. погиб…
— …
Пери закрывает глаза. Акушерка сидит перед ней на стуле, стандартные вопросы бланка прыгают у нее перед глазами. Она сжимает голову руками, боясь смотреть на Пери. Внезапно вспоминает о младенце. С облегчением встает, подходит, берет девочку на руки. Обращается к Пери, стараясь говорить так, чтобы голос не дрожал:
— Как ее назовешь? — ей приходится еще раз повторить вопрос прежде, чем Пери отвечает:
— Назову?.. Майа! Милхемет Йом А-Кипурим! (Война Судного дня)
— Майя, значит? Красивое имя… А как раньше хотели назвать, ну, до…
— Раньше? Не помню, что было раньше… Я… она… я… теперь… всегда буду помнить… что она родилась в тот день… когда погиб Ури.
Приехала Мазаль, забрала Пери и маленькую Майю домой. Неделю Пери почти не смотрела на ребенка, почти не брала на руки… Бабушка Мазаль выхаживала внучку, холила и лелеяла, как только может такая бабушка, как Мазаль, холить и лелеять дитя своей дочери, бутон своего почерневшего ствола.
Она подносила ее к деду, поворачивала внучку к нему личиком и говорила: «Любуйся, дед, на внучку. Смотри какую радость принесла нам Пери!» — и ей даже казалось, что в его глазах проблескивает интерес. Но Пери быстро надоели эти хватающие за сердце семейные мизансцены и она заявила, что возвращается в кибуц.
— Как кибуц? Что — кибуц? — ужаснулась Мазаль. — Этого еще не хватало… Ты же не справишься с ребенком… Ты ее и на руки-то почти не берешь!..
— Я не справлюсь? Я?! Я тут — мать, Майя — моя, и я решаю!
Мазаль долго, очень долго смотрела на нее, прежде, чем ответить, так что Пери уже не ждала ответа, собирая по маленькой комнате вещи Майи.
— Ты — мать, — проговорили Мазаль, качая головой. — И ты решаешь.
Она сидела и смотрела на дочь. Пери сновала по комнате, сняла с крючка рядом с дверью большой бумажный пакет, вложила в него разрезанные простыни, полотенца, бутылочку, пустышку.
На следующий день она уехала.
Мазаль договорилась с соседями, чтобы присмотрели за мужем, и через день, снедаемая беспокойством, поехала вслед за дочерью и внучкой в кибуц. Там нашила на старенькой спотыкающейся машинке сорочек и распашонок для маленькой Майи, обметала вручную пеленки.
— Мама, не надо ничего шить, кибуц выдает детские вещи.
Через пять минут:
— ...как будто она меня не слышит! Мама!
— Что, доченька?
— Я говорю, что не на-до! Ни-че-го! Шить! Кибуц выдает детские вещи. Чтоб тебе было спокойней: прямо из прачечной.
— Я слышала… моя внучка будет носить то, что я ей шью.
— С какой стати?
— Считай, что мне кибуцная прачечная недостаточно… чистая.
— Ну-ну, я, конечно, поверила, - Пери занялась своими делами, но через час, видя неиссякаемое усердие матери, спросила:
— А все-таки?
— Если хочешь знать…В швы ее распашонок я вшиваю свои молитвы…
Пери резко повернулась, вытянула голову, приблизилась к матери и несколько секунд с беспокойством смотрела на нее, проверяя в своем ли мать уме, но Мазаль подняла глаза и улыбнулась ей так уверено и лукаво, что Пери только вздохнула, с досадой пожала плечами и больше на эту тему не говорила.
Когда на следующий день Пери спала тяжелым беспокойным сном (мать прислушивалась к глухому сонному зову: «Ури… Ури… Я сейчас, подожди…»), Мазаль тихонько встала, неслышно собрала брошенные еще самим Ури рубашки, приложила не дочиненные рабочие брюки, обычно висевшие на стуле рядом со швейной машинкой, туда же — бритвенный прибор, еще пару вещей, завязала все в узел, собираясь найти для него укромное местечко, может, в сарае… Приоткрыла дверь…
И тут Пери открыла глаза и приподнялась на локте:
— Ты уже едешь? Ну ладно… езжай… я и сама справлюсь, — она обвела взглядом комнату. — А что ж вещи свои оставила?
Она откинулась на подушку опять. Мазаль стояла по-прежнему у двери. Пери продолжала:
— Думаешь вернуться? Вещи все ж возьми…
Вдруг привстала опять, беспокойно осмотрела комнату — что-то не то… Где ж это?
— Где брюки Ури? Ты взяла? Ты взяла его брюки? — с интуицией раненой души рванулась с постели, вцепилась в узел, выхватила его из рук матери, раскрыла:
— Продать?! Собралась продать? Не дам! Свои вещи продавай!
— Пери, доченька… что же можно сделать… если бы мы могли, чтоб тебе легче стало, мы бы с твоим отцом тебе бы жизнь свою отдали…
— Да мне… зачем мне ваша жизнь!! Мне ее и даром не надо!!!
— ...Сжалься над тобой и над всеми нами Небо…
Пери дернулась, хотела что-то ответить, но отвернулась и судорожно зарыдала.
Это потом, очень не сразу, она поймет, что того, кто ушел, и того, что ушло, — уже не вернуть, но того, кто остался, — надо бы беречь… Но того, кто уходит, того, кто ее покидает…, она так никогда и не научилась прощать…
Мазаль изредка приезжала. Не могла не приезжать, как не могла и не чувствовать, что Пери смотрит косо на эти визиты. Время шло, Перах покинула кибуц, маленькая Майя росла тем временем и неизменно радовалась приезду бабушки, как струе свежего воздуха в спертой атмосфере их дома, неприкасаемых папиных вещей. На всех стенах — фотографии отца. Разговоры о том, каким он был, и как это все внезапно закончилось «в тот день, когда ты родилась».
Теги: Йом-Кипур, Война в Израиле, "Летний снег"
