События, происходившие после ареста
Яаков, праотец наш, под угрозой нападения Эйсава совершает три действия: защищает домочадцев, молится и посылает дипмиссию. Нам остаётся только учиться у предков.
Молиться я начал сразу, как только за моей спиной Эйсав захлопнул тяжёлую дверь камеры «холодильника» в подвале на Владимирской. И молился на протяжении всего срока. Что же касается остальных двух мер, то я изнутри был бессилен что-то предпринять. Но оставались потомки Яакова снаружи…
С первых же часов после ареста, когда о нём стало известно, наши киевские друзья вынесли все «книги религиозного содержания», «самиздат» и «тамиздат» из квартиры родителей жены, места моего последнего ночлега, оставили только один сидур (молитвенник). Они резонно опасались обыска, который не заставил себя ждать.
Уже на следующий день друзья в Москве во главе с моей восьмидесятилетней бабушкой Анной Израилевной отправились на улицу Весенняя, где мы с Мариной снимали квартиру. Там была довольно богатая библиотека сфорим (священных книг), подаренных мне друзьями, взятых из Марьиной Рощи, из Рижской синагоги, из библиотеки Московской ешивы. Заговорщики пакуют сокровища нации в коробки и выносят из подъезда, возле которого стоит Анна Израилевна и громко вскрикивает: «Осторожно, осторожно — там хрусталь!»
Из Москвы Марине передают деньги и кошерные сыр, колбасу, шоколад. Колбасу ей удаётся через три месяца вложить в тюремную передачу, но я, не зная о том, что она кошерная, отдаю её в камерный общак. Как я потом об этом жалел! Рав Гуревич в Риге делает немного кошерной колбасы, кто-то привозит её в Москву, оттуда кусок передают в Киев для голодного еврейского арестанта, вкладывают в трёхкилограммовую «дачку», да ещё жена пишет на сопроводительном перечне продуктов «колбаса кош.», то есть кошерная (целиком нельзя было написать — конспирация). А голодный арестант при получении дачки через кормушку камерной двери читает, нет, не кошачья, а «колбаса копч.», удивляется, зачем ему передали некошерный продукт, и отдаёт колбасу уркам!
Интересно, что, передав мне на «дурку» кусочек кошерного мяса на Песах, а в Лукьяновку колбасы, — сами Печёные (кормящая Марина, её родители и сестра) проводят Песах на одной только рыбе. «Это ведь передали для тебя, мы ж не могли себе оставить!» — сказала мне тёща в ответ на моё изумление…
Белый шоколад «Тоблерон» пошёл на изготовление суперкалорийного печенья. Марина покупает на базаре самый дорогой мёд, растапливает сливочное масло, крошит «Тоблерон», смешивает всё это с небольшим количеством муки и яиц и выпекает кихелах. Только вот в «дачку» эти кихелах вертухаи не пропустили. Не положено, говорят, домашнюю выпечку…
Шоколадку «Камиль Блох» и два кусочка сыра в индивидуальной упаковке мой адвокат-гэбэшник проносит на свои три встречи со мной в Лукьяновке вместе с письмами от Марины.
Помните Карину, которая обращалась ко мне за советом, как ей отказаться от сотрудничества с гэбнёй? («Осторожно, двери закрываются») Её отец Гоги, армянин, отсидел срок за хранение дома «Архипелага ГУЛаг». Он приехал к моей жене, чтобы преподать ей «школу молодого бойца», рассказать о тюремной жизни и правилах, научил её, как добиваться свиданий и передач. Интересно, что потом он перешёл на кошер, подвиг жену-еврейку и дочку на соблюдение, вывез семью в Израиль и сделал гиюр…
Помните «Союзпечать», форточника-змеёныша, выучившего иврит в тюремной камере? («Заход на посадку») Он с женой приехал в Киев из Москвы, чтобы поддержать Марину.
А обрезание нашего первенца Пинхаса, зол зайн гезунд ун штарк[1]? («Три бриса») Это же целая шпионская эпопея! Спасибо реб Мотлу, благословенной памяти, Изе Когану и его посланнику Роме из Кутаиси.
Что же касается борьбы за судьбу самого заключённого, то в нашей юной прекрасной стране прецедентов подобных арестов было достаточно. Да и за последние полтора года андроповского «закручивания гаек» посадили с дюжину религиозных евреев. Мало кто боролся за меня лично, хотя такие были среди моих родственников и друзей. Тех, кого вообще волновала участь политзэков (а «религзэки» были их подмножеством) или, если хотите, узников совести, волновала, как правило, их коллективная участь. И в этой борьбе было два пути: громких протестов и тихой дипломатии. Вы — за какой?
Конечно, за тот, который реально помогает! А вот этого мы и не знали…
Среди отказников были люди «громкие» и «тихие»: те, что подписывали различные письма протеста, контактировали с иностранными корреспондентами и дипломатами, чьи имена звучали по «голосам», и те, кто просто ждал разрешения на выезд, учился, соблюдал Тору.
К соблюдению, кстати, все приходили своими путями: кто-то через национализм, кто-то через иудео-христианство, кто-то через индийскую философию, всего не перечислишь. Но вот что интересно: человек может уже быть очень «продвинутым» в еврействе, соблюдать и учить Тору на серьёзном уровне, стать лидером, учителем, раввином, но приглядевшись к нему, можно с уверенностью сказать, «через что» он стал иудеем. Где-то ещё торчат уши сионизма, академизма, иудео-христианства, йоги или чего-то ещё…
На выбор наилучшего пути борьбы за «узников совести» (в том числе «узников Сиона») влияли не только соображения целесообразности, не менее важен был вопрос — а какой путь тебе доступнее, что есть в твоём арсенале, с кем ты связан. Кроме того, у многих были ещё и другие интересы: «галки и палки», зарабатывание политических очков, служение идеалам или органам…
В доме у Печёных в первый месяц после моего ареста произошёл инцидент, который сейчас, по прошествии стольких лет, кажется забавным, а тогда выглядел довольно неприятно, если учесть, что семья, на глазах которой всё произошло, только-только начала соблюдать.
Из Москвы приехала молодая религиозная женщина, собиравшая информацию об «узниках Сиона» по разным городам. Она пришла к Марине в сопровождении их общей подруги. За квартирой Печёных было установлено не очень-то и скрываемое наблюдение: у подъезда дежурила гэбэшная машина, входящих и выходящих фотографировали со вспышкой. И в тот момент, когда женщины беседовали с Мариной и её родителями на кухне, в дверь позвонили. Приехала ещё одна столичная гостья — ещё моложе и ещё религиознее. Но из другой компании. Девушка была сильно напугана слежкой и агентами у подъезда и, вдобавок, обнаружила у Печёных других визитёров. На глазах у изумлённой публики началось выяснение «кто здесь более соблюдающий» в лучших традициях Паниковского и Балаганова «А ты кто такой!» На самом деле всё объяснялось проще: первая из прибывших принадлежала к лагерю «громких» борцов, а вторая была из группы людей, которые надеялись на успех дипломатических усилий Эдгара Бронфмана[2].
В агитации за «протестный» путь борьбы очень усердствовал также некий Алик из Ленинграда. Позже оказалось, что он был гэбэшным провокатором. Интересно, что он активен по сей день…
[1] зол зайн гезунд ун штарк (идиш) — чтоб был здоров и силён.
[2] Эдгар Майлс Бронфман (1929—2013) — предприниматель и филантроп, основатель Distillers Corporation Limited, президент Всемирного еврейского конгресса (с 1981 года). В 1985 году вёл переговоры с Советским Правительством, встречался с Горбачёвым.
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
