Из цикла «Бамбуковая колыбель», темы: Гиюр, Диаспора, Рав Авраам Шварцбаум, Китай, Бааль Тшува
КАЖДОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ Двора вместе с другими еврейскими детьми из Тайпея и окрестностей отправлялась на утренние занятия по ивриту, которые проводились в Еврейском центре. Преподавательница, миссис Ариэли, уроженка Тель-Авива, обучала их основам языка, еврейской истории и религиозным обычаям.
Я сопровождал Двору на эти уроки и, пока она занималась, обычно ждал снаружи, коротая время в разговорах с другими родителями или заглянувшими в Центр гостями.
В один из таких дней я разговорился с приятной пожилой женщиной и с удивлением узнал, что она родом из Тьенсина, где некогда существовала процветающая еврейская община, похожая на шанхайскую и харбинскую.
Рассказывая свою историю, женщина то прихлебывала из чашки крепкий китайский чай, то затягивалась сигаретой, которая дымилась в ее морщинистых пальцах, и тогда сигаретный дымок окутывал ее хрупкую фигурку, тонувшую в глубоком плетеном кресле, так что мне начинало казаться, будто я сижу в затененной кружевными занавесками викторианской гостиной.
Ее голос доносился как бы издалека, с отдаленных холмов или из дальних лесов.
«Я родом из зажиточной семьи, — рассказывала она. — Мои родители бежали из России, от революции. Они были хорошими евреями, и отец, разумеется, помогал еврейским организациям в Тьенсине, однако своих детей ему хотелось воспитать на классический русский манер. Поэтому меня учили русскому, английскому и французскому языкам, но даже не подумали обучить ивриту.
Круг наших знакомых был весьма космополитичным, а религию нам заменял сионизм. Но кашрут мы все-таки соблюдали, еврейские обычаи и праздники были мне знакомы, я даже гордилась своим еврейством.
Мы и после смерти отца жили насыщенной, полной жизнью…»
Она грустно посмотрела на раскачивавшийся в саду куст бамбука, и я вдруг испугался, что она замолчит. Но, по-видимому, она не нуждалась в поощрении и в действительности была рада, что может хоть с кем-то поделиться воспоминаниями о далекой, давно прошедшей молодости.
«Потом в Китай пришла революция, и все сразу кончилось, — помолчав, продолжала она. — В 1949 году мы с матерью решили покинуть Тьенсин, но буквально за считанные дни до отъезда я вспомнила, что скоро годовщина папиной смерти. Коммунисты тогда еще не запрещали нам свободно передвигаться по стране, поэтому на следующий день я отправилась в синагогу.
У дверей синагоги я увидела двух китайцев. Один из них дружелюбно меня приветствовал — это был местный смотритель; другой был мне незнаком.
Смотритель позволил мне войти. В синагоге стояла тишина, и теплый утренний свет заливал помещение. Я подошла к тому месту, которое всегда занимал отец. Это почетное место вблизи возвышения было закреплено за ним в знак признания его заслуг перед общиной.
Я стала читать молитву, которую выучила когда-то в детстве. Когда я кончила молиться и открыла глаза, я снова увидела того незнакомого китайца и растерялась от неожиданности: он молился, завернувшись в талит, и его молчаливый, загадочный облик показался мне исполненным необычайного достоинства и благородства.
Он молился сосредоточенно и страстно. На мгновение наши глаза встретились, потом я повернулась и вышла из синагоги, оставив его одного. На следующий день мы выехали в Израиль.»
Она опять замолчала, заново вызывая к жизни эти далекие воспоминания.
«Много лет спустя я отправилась в Галилею, чтобы навестить своих близких друзей, которые когда-то тоже эмигрировали из Китая. Они поселились в мошаве и хорошо приспособились к израильской жизни. В отличие от нас, они сумели вывезти с собой множество китайских вещей. Было так приятно снова держать в руках эти знакомые, дорогие сердцу предметы…»
Помню, в тот вечер мы обсуждали статью, которую незадолго до того опубликовал тогдашний израильский президент Ицхак Бен-Цви. Бен-Цви, как вы, возможно, знаете, очень интересовался старинной китайской еврейской общиной города Кайфенга.
Эта община, основанная древними ближневосточными торговцами, путешествовавшими по Великому шелковому пути, с годами все более и более китаизировалась и накануне своего исчезновения была близка к полной ассимиляции.
Бен Цви, однако, утверждал, что и поныне в Китае живут потомки этой общины, которых легко узнать по форме носа и другим типично семитским чертам. Легко себе представить, что у нас, бывших жителей Китая, эта статья вызвала большой интерес.
В ходе разговора мой взгляд упал на маленькую статуэтку, которую мои галилейские друзья поставили на столик в углу. Статуэтка изображала человека в китайском наряде, сосредоточенно склонившегося над книгой, которую он держал в руках.
Мое внимание привлекли черты его лица. Его нос был намного больше, чем у обычного китайца, да и во всем его облике было что-то мучительно знакомое.
«Этта, — сказала я, — тебе не кажется, что эта статуэтка изображает одного из кайфенгских евреев? Посмотри на его лицо.»
«Рена, ты сошла с ума, — ответила подруга. — Тебя все еще преследуют воспоминания о той встрече в синагоге. Тебе везде мерещатся китайские евреи!»
В ту ночь, мучимая бессонницей, я открыла окно своей спальни.
Только тут, среди галилейских холмов, можно ощутить настоящий Израиль, подумалось мне. В комнату вливался теплый мягкий воздух, луна заливала ее таким же серебристым светом, каким, как мне казалось, была залита в то памятное мне утро синагога.
Я вышла в салон и взяла со столика статуэтку.
«Ну, что ж, мой маленький друг, — сказала я, — вот ты, наконец, и в Израиле. Стой вот тут у окна и вдыхай воздух своей страны.»
С этими словами я заснула.
Проснувшись утром, я обнаружила, что статуэтка исчезла с подоконника. Я обыскала весь дом. Я подумала было, что ночью она свалилась вниз и разбилась, но нигде не было видно никаких обломков.
Мне было ужасно неудобно. Друзья посмеивались надо мной и даже помогали мне в моих поисках, но все было бесполезно — статуэтка исчезла без следа.
Этта предположила, что какой-нибудь школьник проходил мимо, заметил статуэтку и стащил ее с окна, пока я спала. Я не возражала, но думала про себя: «Ну, что ж, мой друг, теперь ты затерялся где-то в Галилее. Наконец-то ты дома, наконец-то ты в Эрец Исраэль…»
Мгновение спустя Двора выбежала, пританцовывая, из классного помещения и бросилась с разбега в мои объятия.
Рав Александр Кац,
из цикла «Хроника поколений»
Аман решил расправиться с Мордехаем, истребив вместе с ним всю еврейскую общину страны, и он получил на это разрешение царя
Рав Йосеф Б. Соловейчик
В реальных ситуациях нужен женский ум, а не мужские теории.
Рав Реувен Пятигорский
Мегилат Эстер
Рав Цви Вассерман
Казалось бы, Мордехай, царский судья, высокопоставленный вельможа, должен был бы сразу нажать на дворцовые рычаги...
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
Рав Арье Кацин
Талмуд утверждает, что «радость — это разрешение сомнений!» В этом состоит внутренний смысл заповеди «стереть Амалека», писал рав Гедалия Шор.
Рав Мордехай Райхинштейн
В Свитке Эстер мы читаем о цепочке событий, которые привели к чудесному избавлению, в честь которого установлен праздник Пурим. Эти события произошли почти 2400 лет тому назад в тогдашней столице Персии — городе Шушан. Известно ли нам сегодня где находился Шушан? Еврейская община Ирана считает, что древний Шушан — это иранский город Хамадан, расположенный в 400 км к западу от Тегерана. Подавляющее большинство историков и специалистов по Ирану с этим не согласны. Но и они не сильно возражают против того, что мавзолей с могилами Мордехая и Эстер — главных героев праздника Пурим — находится в Хамадане. Сегодня это место является одной из главных достопримечательностей города и местом паломничества, причем не только для евреев, но и для мусульман.
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Почему Эстер велела подождать три дня перед ее визитом к царю?
Рав Носон Шерман,
из цикла «Эпоха и чудо»
Лик Б-жий был сокрыт от людей во времена пророков
Рав Реувен Пятигорский
Став главой правительства, Аман вознамерился уничтожить «оппозицию», вдохновителем которой — в его глазах — был еврей Мордехай. А заодно уничтожить и всех евреев.
Рав Реувен Пятигорский,
из цикла «Очерки по недельной главе Торы»
По материалам журнала «Истоки»
Рав Ицхак Зильбер,
из цикла «Комментарий на свиток Эстер»
Неужели Мордехай был человеком, который искал ссоры, интриг, готов был нарушить приказ царя?