Посылка, которая должна была прийти к Песаху, сильно задержалась, и мы получили ее только после праздника. У нас не было никакой возможности достать хотя бы немного картошки и муки для выпечки мацы. Да и выпекать ее было негде. Но милость Б-га бесконечна!
За неделю до праздника в мастерскую вошла незнакомая мне женщина. Она была очень взволнована. Немного успокоившись, она рассказала, что выходит сегодня на свободу. Я узнал от нее, что она из Галиции, происходит из хасидской семьи, которая погибла во время Катастрофы. Сама она чудом спаслась, скрываясь в доме у знакомых неевреев. После занятия Львова советскими войсками она работала служащей. Ее посадили на пять лет за «финансовые махинации». Она подала апелляцию в Верховный Суд, и после долгих хлопот приговор был отменен. Узнав об освобождении, она прежде всего пошла ко мне, так как слыхала, что мы хотим справить седер и не можем раздобыть продукты. Она принесла несколько килограммов картошки, которую достала с большим трудом. Для нас такой подарок был дороже золота.
Незадолго до этого в разговоре с агентом по снабжению лагеря Бруком я признался ему, что не подозревал в нем еврея. Звали его почему-то Михаил Иванович.
Иногда он заходил в барак, где жили заключенные-художники. Однажды он спросил меня, откуда я и на какой срок осужден. Во время разговора он не сводил глаз с лохмотьев, которые прикрывали мое тело, а потом сказал: неприлично художникам, пусть даже заключенным, одеваться в такое тряпье. И тут же дал записку на склад, чтобы всем, живущим в этом бараке, выдали новую одежду.
Когда он ушел, обитатели барака в один голос заявили, что это случилось благодаря мне. Я не понял почему. Тогда они прямо сказали: «Он,как и ты, еврей. Захотел одеть тебя, но чтобы на него не донесли за помощь соплеменнику, одел также и нас». После этого, внимательно присмотревшись, я разглядел еврейские черты, а в дальнейшем убедился, что у него золотое еврейское сердце.
Однажды, собравшись с духом, я намекнул ему, что хочу поговорить с ним с глазу на глаз. Он сделал мне знак следовать за ним. Когда мы зашли в пустой барак, он спросил, что я хочу. Я сказал, что хотел бы достать два-три килограмма муки для выпечки мацы. Он ответил, что это не проблема. Жена его приготовила муку к празднику и держит ее в сухом месте дома. Она с удовольствием поделится с нами. На вопрос о том, как мука попадает в лагерь, он ответил, что надо подумать. Не прошло и трех дней, как один заключенный, работающий экспедитором, передал мне пакет муки.
Я побежал к Зальскому, чтобы посоветоваться, где спрятать такое сокровище и как сделать печку. Зальский с еще одним евреем в течение дня приготовили все, что нужно. Перед праздником, во время дежурства двух заключенных-евреев мы выпекли мацу. Получилось двадцать очень тонких и маленьких пластинок. Мы разделили их между евреями, в которых были уверены: знали, что они не донесут и будут счастливы получить к празднику мацу.
Накануне праздника мы почистили картошку, подаренную той женщиной, и сварили на всех суп. В ночь первого седера на праздничную трапезу у меня в мастерской собрались пятеро евреев. Четверо из них были воспитаны в советском духе, но, несмотря на это, волнению их не было предела. В ту пасхальную ночь было пролито много слез.
Мы провели седер очень быстро, так как двое должны были вернуться в зону до девяти вечера. Они взяли с собой мацу, которую хотели передать евреям, также приглашенным на пасхальную трапезу, но не сумевшим прийти. Во время обыска на контрольно-пропускном пункте между рабочим лагерем и зоной у них нашли мацу. Кто-то из лагерного начальства слыхал, что евреи едят мацу на Пасху. Догадавшись, что сейчас, по-видимому, и есть этот самый праздник, начальство заподозрило евреев в незаконном сборище с целью устроить пьянку. На кратком совещании у начальника лагеря решили начать расследование. Нам это грозило большими неприятностями.
Утром те двое евреев предупредили меня, чтобы я получше спрятал мацу и чтобы мы отказались от празднования второго седера.
В те дни наш лагерь для обычной проверки посетил старший офицер из политотдела, в ведении которого находились десять лагерей. Тут же ему сообщили о маце, которую нашли у двух евреев, и о подозрении в организации пьянки. Этот офицер, известный своей жестокостью, был евреем по фамилии Гирнштейн. Он был ярым сталинистом и наводил на всех страх. Один заключенный рассказал мне, что он находился в соседней комнате с конторой, в которой Гирнштейну сообщили о маце и пьянке. Гирнштейн тут же отмел предположение о водке и сказал, что здесь пахнет более серьезным делом. Он приказал привести ему ночью на допрос тех евреев, у которых нашли мацу.
Допрашивал он их по одному в течение многих часов, с угрозами и бранью, пока один из них не сломался и не рассказал, что случайно проходил мимо мастерской и услышал знакомые голоса. Он вошел и услышал «песни или молитвы», он в этом ничего не понимает. Его угостили мацой в честь праздника, и он ушел. Заключенный тут же сообщил имена всех присутствовавших на седере. Второй еврей, увидев протокол допроса, подписанный товарищем, тоже во всем сознался.
Оба заявили, что не знают, где пеклась маца и на каком празднике они присутствовали; просто зашли к знакомым.
После этого Гирнштейн вынужден был уехать по делам, но вернувшись через неделю, вызвал одного за другим всех присутствовавших на седере. Целую ночь он мучил Зальского и еще одного польского еврея вопросами о каждом слове, сказанном в ту ночь, много расспрашивал обо мне. Затем он изучил мое личное дело и нашел там запись, что мне запрещено общаться с евреями. Меня он сделал главным обвиняемым. Прошло несколько тревожных дней. Я со страхом ждал «приглашения» Гирнштейна.
Но время шло, а меня все не вызывали. Вдруг вбегает ко мне счастливый Зальский, обнимает меня, плачет и от волнения не может сказать ни слова. Немного успокоившись, он рассказал, что Гирнштейн арестован. Весь лагерь, включая охрану, радуется и ликует, что, «этого жида» арестовали. Оказалось, что в своей автобиографии Гирнштейн утаил, что у него есть родственники в Америке. Для коммуниста, работающего «сторожевой собакой» в сталинских лагерях, это было серьезное преступление.
Гирнштейна ненавидели все, и тот факт, что он был евреем, удваивал злорадство. На этот раз сработал обычный сталинский прием приставлять стукачей к стукачам. Как только выяснилось, что у него есть родственники за границей, приехали два агента, посадили Гирнштейна в машину, и он пропал.
Так я спасся от его допроса, и все мы вздохнули свободнее. Зальский же просил меня сказать, как принято молиться в таком случае, и я произнес: «Славьте Б-га, потому что Он делает добро, потому что милость Его вечна».
С арестом Гирнштейна мы воспрянули духом, но не надолго. Протоколы допросов остались у лагерного начальства, которое приняло решение всех евреев, участвовавших в седере, рассредоточить по разным лагерям. В дальнейшем так они и сделали.
Перевел с иврита Барух Людмер.
с разрешения издательства Швут Ами