В романах, которые Рухома иногда читала, не спросясь у Папы, ничего не говорилось о кошеровании кур. Их героини влюблялись, страдали от разлуки или получали наследство, и переживания, связанные с этими событиями, занимали много страниц. Но нигде не были описаны муки еврейской женщины, которой из одной курочки нужно было приготовить бульон и второе, чтоб накормить семью из десяти человек, причем имеется по меньшей мере пять претендентов на куриную ножку, а их у курицы только две.
Роман об этой проблеме молчал. Да и сама Рухома не могла представить, что кошеровка кур — это такое трудное, рискованное и увлекательное занятие.
Ну, вообще-то она знала, что после шхиты куру надо общипать, опалить на огне, разрезать вдоль, вынуть внутренности, проверить, чтоб сердце, печенка и прочие органы не были больными, иначе курица окажется треф — негодной в пищу, и вся работа пойдет насмарку. Бывает еще, что хозяйка сама не может разобраться, можно ли куру о такими внутренностями считать трефной или кошерной. Тогда она идет к раввину делать шайлу, то есть задать ему об этом вопрос.
Собственно, в этом и состоит задача раввина — помогать членам общины решать трудные вопросы, связанные с законами кашрута, субботы, семьи. Раввин — это судья, знаток законов Торы. А служить Гашему своей молитвой должен уметь каждый еврей. Сказано, что все мы — народ священников…
А стол еврея сравнивают с мизбеахом, жертвенником, который стоял во дворе Храма, и куда могли попасть только те животные, у которых не было ни одного изъяна. Вот и получается, что в самой бедной еврейской семье курицу готовят к столу с большими предосторожностями, чем в самом дорогом ресторане.
Но Рухома знала, что все эти трудности — ерунда, когда за дело бралась Мама. Ой, что было в ночь на Гошано Рабо, в конце праздника Сукос! По обычаю, мужчины проводят эту ночь без сна, погруженные в учебу. И Папа был в синагоге, а Мама тоже не спала, потому что к полуночи она уже откошеровала 24 куры, и еще шесть дожидались своего часа.
Завтра ожидалось много гостей.
После того, как из куры вынули внутренности, ее вымачивают в воде, а потом высаливают, чтобы соль выгнала остатки крови, которая запрещена нам в пищу. Мамины пальцы мелькали быстро-быстро, сыпя соль во все куриные уголки и складки. 24 куры торжественно лежали на мясных досках, будто облитые серебром. Вдруг одна медленно полетела по комнате. За ней вторая…
— Иди спать, Рухома, — раздался мамин голос. — Ты достаточно помогла сегодня.
Эту команду было приятно исполнить. Но не успела Рухома провалиться в долгожданный сон, как почувствовала толчок и настойчивую просьбу:
— Вставай, Рухома, вставай! Это было почти невозможно.
— Который час? — спросила она сонно.
— Сейчас середина ночи, — ответила Мама.
— Что?! — Рухома вскочила с постели — Что случилось?
— Я стала убирать желудки кошерованных кур и вдруг увидела, что один из них нуждается в шайле. — Тут Мама тихо всхлипнула. — Но внутренности кур были перемешаны, и я понятия не имею, какой курице он принадлежал…
Сон ушел от Рухомы. Слова Мамы означали следующее: если желудок будет признан треф, подозрение в некошере ляжет на всех птиц, И двадцать четыре курицы отправятся на помойку…
Рухома побежала на кухню и взяла в руку сомнительный желудок. С одной стороны там была небольшая опухоль.
— Мама, что же нам делать?
— Беги за Папой и скажи, чтоб он немедленно отправился к рабби Скиндеру и сделал шайлу. Скажи, что я не знаю, от какой он куры…
Рухома положила желудок в пакет и помчалась по темной улице. Синагога встретила ее светом и тихой волной голосов. Множество людей шептали слова Торы. Папа кинул на нее удивленный взгляд и Рухома на одном дыхании изложила ему мамину просьбу. Папа схватил шляпу и они отправились в путь. В доме раввина в эту ночь тоже горел свет. Папа постучался. Рабби Скиндер открыл им дверь и тепло пожал Папе руку,
— Шолом алейхем, реб Яаков Йосеф. Что случилось?
— Моя жена кошеровала курицу и у ней шайла об этом желудке, — сказал Папа безразличным тоном.
Рухома чуть не подпрыгнула на месте. «Курицу»? Двадцать четыре курицы! Она отлично знала, что когда дело связано с большим ущербом, закон разрешает идти на послабление. Рухома уже открыла рот, чтоб восстановить истину, но Папа молча взглянул на нее, и рот сам собой закрылся.
А рабби Скиндер придирчиво и не спеша вертел и щупал бедный куриный желудок, за который некому было заступиться. Рухома стояла, ни жива, ни мертва. Мамино усталое лицо было у нее перед глазами.
Она оглянулась на Папу. Высокий и стройный, он стоял молча, как солдат, ожидающий приказа генерала. Казалось, испытание длилось вечность. Наконец раввин поднял глаза и произнес:
— Кошер, кошер.
В ушах Рухомы эти слова прозвучали хрустальными колокольчиками. Наверно, отлегло на душе и у Папы, потому что, прощаясь с хозяином, он сказал:
Рабби, если б желудок оказался треф, нам пришлось бы выкинуть двадцать четыре курицы. Жена не знала, какой из них принадлежал этот желудок.
Рабби Скиндер с укором посмотрел на него.
— Реб Яаков Йосеф, почему же вы раньше не сказали мне об этом? Когда замешан большой ущерб, шайлу полагается решать менее строго…
— Я никогда не искал послаблений, — ответил Папа.
Он сказал эту фразу, будто поставил печать, и в разговор двух мужчин уже ничего нельзя было добавить. Но зато оставался разговор двух женщин! Папа вернулся в шул, а Рухома изо всех сил мчалась к дому. Когда она влетела в парадное, то потеряла контроль над собой и завопила:
— Мама! Мама! Желудок — кошер! Он кошерный! Миссис Фридман, соседка с первого этажа, приоткрыла дверь и сказала строго:
— Рухома, что с тобой? Почему ты подняла такой шум посреди ночи? Рухома могла ответить только одно:
— Желудок кошерный! Понимаете?
На крик сбежались остальные соседи и услышали волнующий рассказ о курином желудке.
Спустилась Мама. Рухома обняла ее, причитая:
— Все в порядке, мама… Он кошерный на сто процентов!
И тут Мама расплакалась.
А Рухома потом подумала о том, что Мама смогла бы написать увлекательный роман о кошеровке куриц. Но, наверно, у ней никогда не будет на это времени.
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
