Еврей, который отошел от традиций своего народа, нередко начинает отрицательно относиться к своим сородичам. Именно таким человеком и был Лемке Кнеппель, деятельность которой стала губительной для Авраама бен-Авраама.
Лемке Кнеппель был источником больших неприятностей для Цемаха. Он приехал в Илию несколько лет назад и сразу оказался в центре всеобщего внимания. Нахрапистый, полный хуцпы (наглости) — он не мог остаться незамеченным. «Зараза», — говорили жители Илии и обходили его стороной.
В то время, казалось, не было недостатка в личностях подобного рода, точно также, как вряд ли мог существовать еврейский город без местного полицейского, шабэс-гоя или городской козы. Да, живой козы, которую оберегали от всех бед потому, что она являлась бэхором (первенцем) и свободно жила на грязных улицах к великой радости детей и к смущению и недовольству взрослых.
Говорили, что Лемке жил в Санкт-Петербурге и других городах, где не ступала нога еврея. В Илие он держался, как помещик. Носил короткое меховое пальто, высокие начищенные сапоги и круглую шпяпу с плоской тульей, которая делала его похожим на чиновника.
Лемке дружил с офицерами полиции и другими одетыми в форму людьми, выпивал и играл с ними в карты. Эти связи позволяли ему причинять горожанам всякого рода неприятности. Посему добропорядочные жители Илии, не умевшие ни читать, ни писать на языке правительства, считали, что с ним следует поддерживать хорошие отношения. Лемке использовал эти настроения в своих интересах: писал за них письма, зарабатывая, тем самым, кругленькую сумму.
Жители Илии любили называть все, что они делали или не делали словами из Торы. О деньгах, заплаченных Лемке, они обычно говорили «ло ехрац деньги», и тот, кто помнил пасук из книги Шмот, мысленно добавлял два слова «келев лешоно» («чтобы собака не лаяла») — они давали деньги умиротворить его, подобно тому, как бросают кость разбрехавшейся собаке.
Для того, чтобы этот прожигатель жизни внезапно стал знатоком табака, существовала веская причина. Нет, Лемке вовсе не любил табак. Даже слепец увидел бы, в чем тут дело. Когда Эстер поняла, чего добивается молодой человек, она звонко рассмеялась. Было трудно понять, что обозначает этот смех: то ли она счастлива, то ли она смеется над ним. Когда Лемке, придя однажды в бейт мидраш, попытался в середине Теилим поведать Цемаху о своих намерениях, старый табачник взял большую, чем обычно, щепотку табака и осторожно поднес ее к носу. Голова его начала отчаянно раскачиваться, и он разразился таким неистовым чиханием, что его стендер задрожал. Без сомнения, он хотел сказать: «Нет, нет, нет!» Цемах начал беспокоиться за Эстер: все в городе знали, что этот молодой парень хвастается, будто ни в чем не знает отказа. Но старик мог не волноваться: Эстер считала всю эту историю необыкновенно смешной и сделала все, чтобы их пути больше не пересекались.
Молодая девушка, которой дважды давали прозвища и которая пережила случай с «амен после аль ехасрейну», стала теперь героиней. После того, как Эстер воздала Лемке по заслугам, она значительно выросла в глазах жителей Илии.
К сожалению, парни с таким характером, как у Лемке, не примиряются с поражением.
«Ничего, мое время придет, — говорил он. — Я могу подождать».
И вот, примерно год спустя, когда таял снег и на дорогах стояли грязные лужи, в город приехал молодой незнакомец. Среди евреев он выделялся светлой бородой. Этот человек скрылся в бейт мидраше, где мирно проводил время среди книг. Его прибытие не привлекло особого внимания, поскольку матмидим (усердные ученики) часто приезжали сюда из Вильны и других общин, чтобы вдали от городского шума или от своих семей, в покое, обрести знания и продвинуться по пути к совершенству. Никого не удивляло то, что он ездил в Вильну, ибо молодые люди, завершавшие свои занятия, естественно, поддерживали связи с центром. РубкаЛошадь мог бы рассказать, что видел, как незнакомец время от времени входил и выходил из клойза Гаона.
А вот, что действительно поражало город, так это его чрезвычайно опрятная одежда, прямая спина, резко отличающаяся от согбенных спин мудрецов, которых горожане привыкли видеть, и то, что он никогда ни о чем никого не просил. Он не спал в бейт мидраше, а снимал комнату, расплачиваясь наличными. Говорил он мало, казался замкнутым, но, тем не менее, приятным человеком. Он умел избавляться от назойливых людей с улыбкой, их не оскорблявшей.
В первый шабат в Илие, когда незнакомец был призван к Торе и назвал свое имя: Авраам бен Авраам, толпа зашепталась. Раскрыта ли часть его тайны? Он гер цэдек?
«Ну, он не обязательно гер. Его могли назвать в честь отца, умершего до его рождения».
«Вот странное дело, изо всех талмидей хахамим в Илие, которым чужестранец мог бы довериться, он почему-то выбрал Цемаха, нашего табачника!»
То обстоятельство, что он посещал Цемаха и беседовал с ним время от времени, не приближало горожан к разгадке этой тайны. Табачник не был болтуном. Одному он говорил начало фразы, другому — ее конец и снова возвращался к Теилим. Таким был Цемах-табачник.
Случилось так, что это происшествие, как и любое другое, пробуждавшее Илию ото сна, было связано с Эстер. Люди говорили, что незнакомец не раз посещал дом Цемаха и что Эстер не покидалд комнату с холодным смехом, как всегда, когда к ней сватались. Она разговаривала с ним. Более того, она провожала взглядом этого гера (как называли его на всякий случай), когда он возвращался в бейт мидраш.
«Ага! Так вот где разгадка тайны! Вот почему она позволяла себе прогонять других поклонников».
К чести достопочтенных граждан Илии надо сказать, что это был единственный раз, когда фантазии не увели их слишком далеко от действительности.
Авраам еще в день своего приезда спросил, где находится дом Цемаха-табачника, и разговаривал с ним так, будто был его давним знакомым. Подробно расспросил о здоровье и благополучии семьи.
Образование Эстер не отличалось от образования других девушек Илии. Тем не менее природные способности и необыкновенная живость позволяли ей понять многое из того, что происходило в мире.
Эстер знала то, о чем никто из ее друзей никогда не задумывался: за пределами Илии, за пределами еврейской Вильны, существовал огромный иной мир, где жили другие люди, говорящие на чужих языках и думающие иначе.
Кроме этого, она по-своему оценивала людей и события. Не существует места, считала она, где люди настолько плохи, что в них не может быть ничего хорошего. Значит, в конце концов, доброе начало должно восторжествовать. И, с другой стороны, там где все хорошо и свято за сверкающим белым талитом может скрываться грех и нечистота. Как на улице Тумы можно встретить ангела-спасителя, так и Сатана способен появиться на еврейской улице в Вильне или даже в Илие.
Пытаясь найти подтверждение ее мыслям в сфарим, Авраам вдруг понял, что этим знанием она обязана не книгам, а тому, что произошло с ней в детстве и наложило отпечаток на всю ее жизнь. Ему стало не по себе, когда он услышал, как Эстер подробно описывает детали происшествия, в котором героем был он сам. Время и воображение расцветили его поступок необычайными красками. Его сила и добросердечность были необычайны. Как такой человек мог появиться на улице Тумы!
Скажи он ей тогда, кто он такой, быть ему увенчанным нимбом, причем огромных размеров. Авраам постарался умалить значение своего поступка: «В конце концов, что особенного сделал этот молодой дворянин? Так поступил бы любой человек в подобных обстоятельствах. Это выглядит героизмом лишь по сравнению с моральной ущербностью толпы».
В глазах девушки он прочел мольбу: «Зачем Вы разрушаете мечту моей юности?» В ответ он великодушно добавил: «Вам не кажется, что Вы дали ему нечто? Разве само совершение доброго дела не является наградой? И, помимо этого, вполне вероятно, что такой поступок изменил жизнь этого человека, став мостом в иной, возвышенный мир. Вы понимаете, можете понять это?»
«Да, я могу понять, что некто делает мицву и любит эту мицву, которую выполняет. Но я не понимаю, что Вы имеете в виду, говоря о человеке, которого разыскивают. Что он может обрести благодаря ребенку, которого спас?»
Авраам считал, что время для объяснений еще не пришло. Этот разговор произошел после субботней трапезы, ранней весной, когда чудные запахи Шабата разносились по опрятному маленькому дому табачника. Цемах с закрытым ртом напевал субботние нигуним (мелодии) в своем углу, а Двора дремала в мягком кресле над пожелтевшими страницами Цена Уреэна.
Когда днем Авраам выходил из дома, темный силуэт скользнул прочь от низкого окна. Сжатый кулак взлетел в воздух, и проклятия, сопровождаемые потоком непристойностей на русском и польском языках, вырвались из охрипшей глотки. В Илие имелся только один человек, чей словарный запас был так «богат» — Лемке Кнеппель.
C разрешения издательства Швут Ами
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
