Шум и ярость. А также немного хлеба в платочке

(Из архива)

Перед субботой ходил в микву. Там у нас прекрасная сауна мокрого пара.

И вот, что там случилось. Вхожу – а внутри никого. Что само по себе странно для кануна субботы. В воздухе, как обычно, весит туман, серый и пористый, как чешское бочковое. И только людей нет. ("Где людей?").

Присмотрелся – ан нет, сидит кто-то. Из тумана проступает лицо, потом еще одно. Всматриваюсь – все больше лиц. На нижней полке и на верхней. Я аж вздрогнул: оказывается, полна горница людей. И все молчат!

Это уже не странно, это уже жутко: собралась солидная группа евреев – и сидят без звука. Вы такое видели?

Тут же я им об этом и сказал: чего, мол, молчите? Мне что-то ответили – и лишь тогда завелся у них разговор – громкий, общий как всегда, на все темы сразу и одновременно.

Что называется, я им выправил ситуацию.

**

Пришел домой, и вспомнилась мне другая история. Ее когда-то рассказал мне знакомый еврей. Так и лежала она невостребованной на полках моей памяти – вплоть до позавчерашнего дня.

А моему знакомому ее рассказал его отец, который был родом из Восточной Словакии. Дело было так. Когда в городок вошли немцы, они завели орднунг, или как там его, – патрулировать вечером улицы городка. Это было сразу после отправки всех евреев в лагерь. Теперь искали оставшихся. Если в доме не было света в окнах и из него не раздавались голоса  – немцы туда входили с проверкой.

Логика простая: кто сидит, затаившись? Только евреи, которые еще оставались в городе (а идти им было некуда). Не словакам же бояться немецких облав!

Так вот, отец семейства (дедушка моего знакомого) каждый вечер, когда на улицы выходили патрули, нарочно зажигал огни по всем комнатам и требовал от детей, чтобы те шумели в полный голос. Обычно, когда боятся чужого прихода, сидят тихо, а тут требовалось орать и вопить. И это для детей было самое страшное.

С одной стороны, евреи боялись тишины (которая их выдавала). С другой стороны, детям было страшно кричать. Попробуйте покричать, когда дрожь пробивает от страха.

Но тишины они боялись больше.

Вот и все. Такая ситуация продлилась не больше недели. Затем мальчик попал со всей семьей в пересыльный лагерь, оттуда бежал и, наверное, единственный из всех местных евреев, пошел ночами на восток. Перебрался через границу (или линию фронта?), попал к русским. В лагерь его не посадили, войну переждал – как иностранный подданный – на востоке. Не против был и воевать, но годами не вышел. Впрочем, у него и документов не было, чтобы в армию попасть. А заграничное происхождение было видно по полному незнанию русского языка.

К чему я все это рассказываю? Он, оказывается, потом всю жизнь жил со светом в комнатах, который горел до утра. Продолжал бояться. Правда, громко говорить все равно не научился. Жаловался на спазмы в горле.

** **

У меня самого есть похожая история. Вернее, в нашей семье. Это я о природе страха.

Моего дедушку в начале 60-х арестовали власти и посадили. А потом убили в тюрьме, это уже было в Архангельске. (Через много лет, став взрослым, я его могилу искал на тамошнем городском кладбище, да не нашел.)

Судили дедушку за "экономические преступления": он был артельщиком. Содержал несколько артелей в Подмосковье, ворочал огромными по тем временам капиталами.

И он, так мне рассказал мой отец, его сын, проходил все последние годы на свободе с несколькими кусками хлеба в кармане, завернутыми в платочек. Хлеб постоянно менял, но без него на улицу не выходил – на случай внезапного ареста. Он верил в то, что если гады нагрянут домой, то собраться не дадут, хотя тщательно уложенный узелок днем и ночью обитал на тумбочке при входе. А схватят на улице, так тем паче – голодай потом до первой пайки. Очень тщательный человек был у меня дедушка, ко всему был готов.

Один еврей жил с хлебом в кармане, другой – при свете во всех комнатах. Один – на случай, если схватят, другой – чтобы не схватили.

[И только в Египте евреи сидели, приготовившись – опоясанные кушаками, с посохами в руках, – но не в ожидании ареста, а на выход.]

Теги: Беллетриза