Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Проект о Катастрофе был заморожен на стадии сбора материала. Поэтому иллюстраций сегодня не будет.
Все, что когда-либо было написано о Катастрофе — лишь капля из океана. Подавляющее большинство событий ушло вместе с их участниками и продолжает уходить с течением времени. По этой причине мы попытались собрать несколько историй, рассказанных их непосредственными участниками (с которыми я знаком лично). Предлагаем вашему вниманию три из них.
Текст совсем сырой, требует доработки.
Первый рассказ был опубликован в нескольких изданиях, но «пересказыватели» внесли в него такие изменения, что его трудно было узнать.
1. Хесед шель эмес
Его заметили.
Лай собак и треск автоматных очередей разбудил птиц, и их перепуганный гвалт присоединился к жуткому аккомпанементу.
Мокрая жижа под ногами мешает бежать, колючки впиваются в руки, а ветки хлещут по лицу. Весь лес против него. Почему его преследуют? Неужели еврейский мальчик представляет угрозу «Третьему Рейху»?..
Он хорошо знает эти места. Когда-то давно они жили здесь неподалеку, в маленьком городке возле швейцарской границы. Несколько раз он даже бывал в этом лесу. Один раз они с папой сделали здесь большую мицву…
В тот день папа пришел уставший и сказал, что ему нужна помощь. Он был старшим из мальчиков, поэтому папа взял именно его. На вопрос «Что случилось?» папа ответил коротко: «Мейс мицвэ». Это означало, что где-то умер одинокий еврей, которого некому похоронить. В таком случае каждый, кто находится рядом, считается его родственником…
Они не стали везти его на еврейское кладбище, да и не было на чем. Выкопали яму в лесу, похоронили, а сверху положили камень, который нашли неподалеку. Отец немного криво, но разборчиво высек молотком и зубилом еврейские буквы, сказал капитл теhилим, они собрали инструменты и ушли…
Если бы сейчас был день — он смог бы сориентироваться и выбрать направление. Там, возле границы, на берегу речки, есть где спрятаться. Но сейчас ночь. И он бежит по черному лесу, увязая в грязи и теряя силы, а сзади — автоматчики с собаками…
Ноги больше не слушаются, во рту пересохло, и только врожденная «йекевская» брезгливость не позволяет пока еще упасть в грязь, чтобы передохнуть. Носок ботинка наткнулся на что-то твердое и он, споткнувшись, упал. Под ним — гладкая твердая поверхность, нестерпимо болит ушибленное колено. Нет сил ни встать, ни даже пошевелиться. Слезы текут из глаз от ощущения полной беспомощности…
Лай собак совсем рядом. Он уже видит свет фонариков, рассекающий тьму. Черные силуэты зверей на двух и на четырех ногах, чавкая грязью, приближаются к тому месту, где он лежит. Он закрыл глаза и начал шептать слова молитвы. Силуэты щупают землю фонариками уже совсем рядом с ним. Ближе. Еще ближе… Что это? Они отдаляются! Они прошли мимо него! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!..
Через пару минут все стихло. Он, не понимая, что происходит, проваливается в забытье…
Первые лучи солнца скользнули по его лицу. Он открыл глаза. Нога еще болит, но уже меньше, б"h. Если бы не ноющее колено, он бы ни за что не поверил, что то, что произошло ночью — реальность. Он пытается встать на ноги и застывает в потрясении: всю эту ночь он пролежал на камне, на котором немного криво, но разборчиво написано: «Плони, мет мицва. Дата».
2. Буквы, улетающие в небо
Немцы старались не смотреть в глаза этому высокому старику. Его пронзительный взгляд, казалось, может испепелить. В его осанке, в каждом его движении было столько благородства, что со стороны могло показаться, что он — представитель древнего дворянского рода, занимающий место в золоченом экипаже, а не пожилой рав, которого вместе с остальными венгерскими идн загоняют в телячьи вагоны, чтобы увезти неизвестно куда…
Неизвестно куда?.. Нет. Он прекрасно знал, куда их везут. Без малейшего сомнения.
О чем он думал в тот момент? Его лицо было спокойно, а взгляд уставших глаз — предельно сосредоточен. Может быть, он думал о своей жене и детях, которые были в этом же вагоне? Или обо всех тех евреях, которые сейчас смотрели на него, ожидая ответа на вопрос, свинцовым слитком повисший в тяжелом воздухе: «Что с нами будет?» А может, он вспоминал события своей жизни? То, как остался сиротой еще до бар-мицвы, как воспитывался в доме своего дяди, как тот привил ему любовь к Торе и осознание ответственности не только за свои поступки, но и за мысли… Как после свадьбы тесть подарил ему мельницу, а он, занятый учебой, довел ее до разорения… Как тесть выкупил эту мельницу и снова подарил ее ему, и все повторилось сначала…
А может быть, он думал о большом желтом ящике, в котором хранился труд всей его жизни? Двадцать шесть томов рукописей, подробнейший разбор hалахот всех частей Шулхан Аруха, из которых он успел издать только один… Рекомендации всех гдолей hа-дор, среди которых — рав Йоэль Тайтельбойм, сатмарский ребе, благословение ребе Арале из Белц — и только один том. Что будет с остальными рукописями?..
Поезд тронулся…
***
…Гусеницы идущих на восток танков полностью разбили подход к мосту. Телеги и легковушки, идущие в обратном направлении, то и дело буксовали, задерживая колонну. Немецкое командование распорядилось восстановить подъезд в течение ночи…
Два мощных прожектора освещали огромные котлы, в которых дымился асфальт. Апокалиптическую картину дополняли рабочие с черными худыми лицами. Один из них, совсем еще мальчик, старательно перемешивал длинной палкой содержимое котла, изредка косясь на автоматчика в черной эсэсовской форме, стоящего неподалеку. Из темноты вынырнул «Хорьх», щелочками фар ослепив парня. Два эсэсовца вытащили большой ящик желтого цвета, доверху наполненный пачками исписанных страниц, и вытряхнули содержимое в котел…
Руки мальчишки были заняты и поэтому он не мог вытереть слезы, катящиеся по закопченому лицу. Он успел увидеть то, что было написано на одной из страниц. Он хорошо знал этот почерк…
3. Очередь к жизни
Он пристроился в хвост длинной очереди и постарался запастись терпением: не меньше, чем полчаса пройдет, прежде, чем он получит ЭТО. Мимо, в поисках укромного уголка, проходили счастливчики, уже получившие свою порцию. Некоторые уже успели затолкнуть в рот кусок жирного ароматного мяса, и их лица светились неземным счастьем… ЕДА. Настоящая. Много.
Солдаты, освободившие концлагерь, говорили по-английски, и поэтому никто не понимал их распоряжений. Затуманенный мозг отказывался воспринимать действительность. Все чувства были оттеснены на второй план одним простым желанием — поесть.
Медленно продвигаясь вперед, он вдруг вспомнил о той, первой очереди. Это было в прошлом году, а ощущение такое, что прошло сто лет…
Он, только недавно отметивший бар-мицву, стоял в длинной очереди, изо всех сил вцепившись в руку отца, как будто это могло помешать разделить их. Это называлось «селекция». Кто-то — налево, кто-то — направо. Ему неважно, куда его отправят, только бы не разлучали с папой. Он, как малыш, вдруг почувствовал, что отчаянно нуждается в нем. Отец взглянул на него и безошибочно угадал его мысли. Спокойная улыбка мелькнула на его лице, он шепнул: «Смотри, что у меня есть». На мгновение ему показалось, что они опять дома, и сейчас из папиного кармана появится петушок на палочке… Отец оглянулся, убедился, что на них никто не смотрит, и быстрым движением развернул тряпичный сверток.
Тфилин!
Одно мгновение — и миниатюрный головной тфилин вернулся в папин карман. Еще одно — и второй, завернутый обратно в тряпочку, оказался в его собственном. Отец приложил палец к губам, подмигнул, и беззвучно произнес: «Никому!»
Но что он будет делать с одним тфилином? Страшная догадка острой бритвой разрезала мозг: отец не знает, кто из них будет выбран для жизни, пусть у каждого будет шанс хоть частично исполнить мицву…
Его послали направо. Все «кунцы», за которые ему столько доставалось в детстве, он использовал, чтобы сохранить свою драгоценность. Где только он ее ни прятал. Труднее всего было незаметно протолкнуть маленький сверток в щель между оконной рамой и разбитым кирпичом стены, когда их вели на «дезинфекцию». И, в конце концов, ему удалось пронести в барак этот последний папин подарок…
Перед тем, как их поднимали для очередной порции ада, он успевал под своим «одеялом» наложить тфилин на руку и прошептать «Шма». Каждый день. Считать дни было тяжело, но помощь пришла неожиданно. Среди заключенных в их бараке оказался хасидский ребе. Когда наступал шабат, на его шее появлялся неизвестно откуда взявшийся белый платок. Значит, завтра утром тфилин не накладывают.
Интересно, у ребе есть тфилин? Вряд ли. Может, сказать ему? Нет, папа сказал «никому» — значит никому. О его тайне так никто и не узнал, до самого освобождения.
СТОП!
Сегодня утром, когда все, у кого еще оставались силы, бежали, брели и ползли к взорванным воротам, он не успел положить тфилин! Теперь можно не прятаться!
Он отошел в сторонку, достал сверток и начал разворачивать его. Тут же рядом появились двое евреев. Когда он навязал тфилин, возле него уже стояла целая очередь из тех, для кого желание исполнить мицву было сильнее, чем желание поесть…
Он передал тфилин следующему. Люди в очереди взволнованно перешептывались и заранее вытаскивали из тряпья худые, грязные предплечья…
«ДОКТОР!»
Крик одного из заключенных заставил всех оглянуться. Возле кирпичной стены корчился в судорогах молодой парень, истощенный до крайности. Рядом была опрокинута миска с мясом. Офицер с медицинской сумкой бросился к нему, но тут раздался еще один возглас, с другого конца двора. Одна за другой опрокидывались миски, люди падали на землю, держась за живот, а доктор уже не знал, к кому бежать. Жирное мясо оказалось смертельным блюдом для заключенных, питавшихся много месяцев лишь жидким травяным супом и хлебом из соломы. Люди, выжившие в концлагере, умирали после его освобождения…
Высокопоставленный офицер, приехавший на джипе, набросился на солдат, раздававших еду. Полевую кухню увезли, и через какое-то время подъехал грузовик с бидонами, наполненными рисовым отваром…
Им пришлось ждать дольше, чем остальным, но они выжили. Все, кто стоял в очереди, чтобы наложить тфилин.
